Автор - Юрий Шекалин, выпускник 1979 г.
ПОВЕСТЬ О НАСТОЯЩЕМ
Часть первая.
О себе
Мое личное студенческое дело открыто 1 сентября 1975 года
на основании приказа ректора института Остапенко Д. Д. от 21 августа этого же
года за № 70, изданного в целях реализации решения приемной комиссии от этого
же числа о зачислении меня студентом на дневное отделение (на выписке из
приказа стоит виза декана В. Гусакова). Допуск к вступительным экзаменам
состоялся на основании моего заявления от 10 июня, к которому были приложены
надлежащие документы (об образовании, характеристики, рекомендации и т.п.).
Экзамены сдал с такой результативностью: русский язык и литература (письменно)
– четыре, русский язык и литература (устно) – три, история – пять, иностранный
язык (немецкий) – три. Имея, таким образом, среднюю оценку 4,5 – набрал 19,5
баллов. Сочинение писал на тему: «В.В. Маяковский и современность». Зачетная
книжка свидетельствует о том, что за свои посредственные знания в основном на
«хорошо» и «отлично». Имеется в истории один «неуд» - по предмету гражданское
право (при отличном билете и такими же познаниями по поставленным вопросам!) –
согласно волеизъявлению преподавателя, над неловкостью которого весь семестр
имел неосторожность подшучивать (по схеме: ответ на первых вопрос: хорошо –
два, ответы на второй и третий вопросы – аналогично). Тут же пересдал другому (пять минут шло собеседование), но с полученной четверкой соответственно
получил и снижение на один балл за пересдачу. Практики (о них более подробно
изложено в главе «Послевузье») проходил: ознакомительная – в районном отделении
милиции Ленинского района города Свердловска (фактически – в прокуратуре этого
же района), общую производственную в органах суда, прокуратуры и милиции
(фактически – все время в горпрокуратуре) в городе Кокчетаве Казахской ССР,
производственную и общественно – политическую в Октябрьском РУВД города Москвы
(куда и получил государственное распределение после окончания института). По
окончании курса обучения сдавал четыре госэкзамена: научный коммунизм – хорошо,
теория государства и права – отлично, гражданское право – удовлетворительно
(отголоски «внимания» препода), уголовное право – хорошо. И учение и его
результаты не были в тягость нашей веселой жизни студентов. По окончании было
присвоено звание юриста по специальности правоведение, выдан значок и
диплом ЖВ № 301932 (приказ № 35 параграф 2 от 30 июня 1979 года). В процессе
обучения вел активный образ студенческого и бытового жития. С первого по третий
курс мы получали 55 рублей стипендии, на четвертом – 60 рублей.
Часть вторая.
О первой (и о курсе в
целом), с ностальгией и теплом
вспоминая
На
курсе нас было восемнадцать. Восемнадцать, сгруппированных не по Фрейду,
состоящих из индивидуальных характеров и обладающих собственной философией,
раскрашенных
нюансами
взглядов и разноуровневыми оттенками знаний, воспитанности, интеллигентности и
прочая, и прочая представителей обоего пола…
Каждый год группировки обозначались трехзначными
цифрами: 101, 201, 301 и, наконец, 401 – выпускная!
Большинство бывших
свободных людей непосредственно к учебе приступило уже вкусившими прелестей
бытия: контингент в основном подобрался, отслуживший в Советской Армии (то есть,
понимающий серьезность и юмор текущего момента); кое-кто успел прикоснуться к
контурам будущей профессии (эти знали, на что шли); кому-то пришлось пройти
горнило Рабфака (они сразу были выдвинуты на руководящие общеинститутские и
местечковые должности, что их, однако, не испортило – душой и поведением они
мало отличались от «рядовых»). Для поднятия межвузовского процента успеваемости
в процесс учебы также вовлекались представители и более юного возраста –
«послешкольники» (как оказалось, эксперимент был поставлен не совсем удачно: за
редким исключением, «молодые» от курса к курсу скатывались с «отл.» на «неуд.»,
тогда как «старички» все годы стабильно шли в фарватере «трояков»).
Курс, как и весь
институт, был единым живым организмом: мы сообща отбывали картофельную барщину,
оживляли студенческий лагерь в «Глубоченском», благоустраивали для последышей
здание общежития на Июльской, были членами и членшами турклуба «Аврора» и
музыкантами ансамбля «Эльфы», а также обеспечивали осуществление еще множества
студенческих компетенций и полномочий, как-то: разгружали вагоны на пакгаузах и
продукцию в молочных магазинах, дежурили в детсадах и «вахтерили» в ДК «Урал»,
оказывали посильную помощь плодоовощным базам (когда третий или второй
секретарь Кировского райкома КПСС в общежитии, собирая бригаду, взывал к нашей
совести: «Ну, будьте сознательными, вы же в перспективе
- политические»; если было дано добро «кантарить» - такая группа
формировалась из добровольцев и тогда в комнатах под кроватями тырились сетки с
картофелем, капустой, морковью и яблоками; это богатство мужиками там под
кроватями, как правило, и было заморено, кроме яблок (закусь же!), а в женских
комнатах весь семестр аппетитно пахло борщами).
Да, было еще много чего…
В перерывах между этими
жизненноважными делами мы учились.
С первых дней нам
предстояло пройти обязательные для студента тесты.
К примеру, каждый
первокурсник подвергался прослушиванию на предмет его музыкальной пригодности
для мужского хора (успешно прошедшие испытание в будущем получали
дополнительные баллы при общественном распределении по ведомствам и
географическим территориям, не попавшие в хор или опрометчиво не нуждающиеся в
таких баллах проявляли свои вокальные таланты в СТЭМе, в электричках и у лесных
костров).
Все без исключения
должны были сдать норматив туристского минимума (особенно это стало актуальным
с появлением «посудо-хозяйственного» факультета, группы которого состояли
преимущественно из женского обаяния).
А еще, желаешь или нет,
ты должен был сделать рискованный заплыв по студеному Шарташу (некоторые
сообразительные проходили этот тест посредством вручения шоколадки
старшекурснице).
Наш учебный процесс был
сродни обучению механизаторов: мы выпускались специалистами широкого профиля с
узким захватом. Это уже последующие за нами курсы были поделены на факультеты:
судебно-прокурорский, следственно-криминалистический и правовой службы в
народном хозяйстве.
Короче, в истории Вуза
остаться последим (крайним) объединенным курсом честь выпала именно нам.
Так сложилось (и этим
был ценен институт), что мы постигали профессию на всем своем: у нас были
собственные, самые авторитетные среди правовой элиты страны, преподаватели; в
библиотеках пылились самые читаемые в других Вузах тома юридической литературы
«собственного производства»; наши персональные закаленные желудки, урча и
ворча, успешно переваривали коровье вымя с чечевичным гарниром в студенческой
столовой или синюшного цыпленка в буфете «У тети Фаи» (привет благословенным
сытым ельцинским временам на Урале!).
«Я пришел к вам, как
юридическое лицо к юридическому лицу», начиная лекцию, заявил профессор
Красавчиков. И продолжил вопросом: «Какую ошибку совершили классики в своем
нетленном произведении?»…Аудитория, скрывая свои познания, напряженно и позорно
молчала… Отрешенно вслушиваясь в речь профессора (вокруг было много более
интересного, чем лекция), мы, тем не менее, выяснили, что и О. Бендер, и
архивариус – суть физические, а не юридические лица…Так для нас начиналось
ознакомление с отраслью гражданского права.
Два семестра мы
постигали тексты (а «вертлявые» и записывали!) увлекательнейших и, как
оказалось в последствии – бесценнейших, лекций профессора Яковлева об азах и
глубине семенных отношений, а также о нормах, их регулирующих.
А еще были введение в
специальность от корифея С.С.Алексеева, приобщение к основам теории права через
нестрашного профессора-лесоруба В.Корельского, идеологический ликбез по истории
КПСС Недобоевой (трояк по этому предмету без пересдачи грозил прощением с
учебной обителью).
Вообще первый курс – это
веха отсева несостоявшихся и укрепления укоренившихся. Объективности ради,
нужно отметить, что сложно удержаться в рядах будущих правоведов, когда на
экзамене сообщаешь: «Советское государство в своем развитии прошло три этапа
(благосклонный кивок экзаменатора), первый – первобытнообщинный (семестр уже
позади, Карл! Ну, и – бери шинель…)
Мы искренне благодарны
нашим учителям за преподнесенные уроки!
И хоть сгруппированы мы
были восемнадцатью подразделениями – в реальности мы были одна курсовая семья
(не путать со шведской)!
А что же наша Первая
группа?
Эпиграф – от классика:«Гвозди бы делать из
этих людей – в мире бы не было крепче гвоздей!».
Эпиграф – от народа:
«Ну, что за Группа –
чудо, право:
Прекрасна в центре,
слева, справа;
Снискав себе на курсе
славу,
Как к блюду острая
приправа,
Четыре года, меж забавой
Жила не в блуде, но без
нравов;
Тебя не чтила, Боже
правый;
Собой чуть не затмила
Право;…
Кабы не спас Диплом
двуглавый!»
Большая боевая история
группы состоит из множества комичный, драматический и трагических маленьких
сюжетов.
Что касается трагизма,
то он, безусловно, заключается в безвременном уходе наших дорогих… «Вспомним их
поименно, горем вспомним своим! Это нужно не мертвым – это надо живым!»: Веня
Михеев, Равиль Нигматуллин, Шуряк Дмитров…
Студенческая жизнь в
группе началась с ЧП на картошке. Поэтому к началу семестра в ее составе
впервые на курсе появились «бывшие»: бывший староста, бывший парторг, бывший
комсорг и бывший профорг.
Куратором в группу был
определен любимейший из преподавателей (по логике) Трунов и по этой
причине в наших, еще свободных от фундаментальных знаний, головах прочно
укоренилось, что «Всякая щука есть рыбка, но не каждый юрист – прокурор» (простой
категорический силлогизм).
О нашей 101 – 401 можно
говорить только хорошими (хотя и матерными) словами, не стесняясь высокопарных
эпитетов.
Но. Будем скромными.
Поэтому кратко (как курс
КПСС) просто вспомним некоторые казусы нашего веселого бытия:
- многонациональная по
структуре и монолитная в молчании на вопросы преподавателя на практических
занятиях, бывало группа почти целиком (одновременно по разным дисциплинам)
находилась на отработках, вместо заслуженного отдыха на кроватях;
- у нас проводились
занимательные «кузнецовские вечера», когда приходилось расшифровывать его,
закодированные значками и символами, лекции вместо того, чтобы изучить материал
хотя бы по книге;
- в нашей, глубоко
пропитанной туристскими традициями группе, обитал хорошо ориентированный на
местности человек, однажды направившийся за горячительным в другую от магазина
сторону – вкруг Флегонтова озера и, спустя продолжительное время, явившийся к
костру уже под полным подозрением преподавателей он, не смущаясь, предлагал в
алюминиевых кружках давно отобедавшим «туристам» испить «чаю» с сахаром (!);
- заселенным на женский
этаж некоторым членам группы часто на возглас-просьбу «ой, там кто-то спит!»,
приходилось освобождать женские кабинки от возалкавших и утомленных, бескорыстно
заблудших; еще за символичную плату нужно было бдить за общественным порядком,
оберегая невест от назойливых гостей; но были и плюсы: во-первых, безнадзорная
снедь на общей кухне, во-вторых, наличие возможности пригласить друзей в
женскую комнату «на чашечку кофею» (порой в неурочное время, когда девчонки еще
почивали). Плюсов было больше;
- иногда у нас заводился
представитель живого уголка (наглый дворовой кот, слегка отмытый в подвальной
прачечной), на прокорм которого по комнатам собиралась съедобная дань (коту
доставалось мало);
- мы тоже активно
участвовали в спортивных мероприятиях, в частности, после второго дня свадьбы
«старшины» успешно двигались по залу в сторону кольца соперника, который в это
же время, влупив нам очередное очко, уже возвращался назад (мы хорошо знали
главный олимпийский принцип об участии!); а каменистое футбольное поле за
общежитием? – одних только травм было на нем собрано на целое отделение
поликлиники (хотя, обращались туда крайне неохотно – заживало под бульканье и
закусывание);
- после выпускного вечера
в коридоре на пятом этаже был устроен бутылочный тир со стрельбой по гирям
(Вадим – подносчик патронов, Шуряк – заряжающий). И ведь никто ни кого не сдал
ни устно, ни письменно, что было бы приговором к отбиранию значков и
аннулированию дипломов (при этом у одного из нас планировалось наступление
ответственно семейного счастья и он серьезно рисковал)…
А теперь
всенеприменнейше необходимо вернуться к курсу в целом, так как «вагантовское»
житье – бытье было неразрывно связано между всеми восемнадцатью группами (иначе
и быть не могло), и в всекурсовском общении одинаково было
комфортно и «О, Боже, каким мужчинам!», и «Ах, каким женщинам!».
Достаточно обозначить в
общих чертах некоторые эпизоды, а дальше каждый может сам, в силу степени
постигшего склероза, взгрустнуть о былом и развернуть в памяти ту или иную тему.
Что окружало нас
заботой, создавая беспокойство? Примерно, вот что:
яростные стройотряды;
изучение иностранных языков; СТЭМ и «Эльфы»; игры в «Тыщу» и «Кинга»; Дипломные
работы и Государственные экзамены; сплавы по реке Чусовой и ведение по маршруту
туристических групп несовместимых москвичей и петербуржцев; трудовая практика
для не уехавших в стройотряды, заключающаяся в ремонте общежития и учебного
корпуса, использовании краскопульта для подработки на ремонте квартир
преподавателей, засыпании в негнущихся от олифы, краски и лака джинсах; конечно
же, криминалистика: на семинарах нас убеждали, что раскрыть преступление не так
уж сложно и мы восхищались рассказами от преподавателя: «я, практикуя в борьбе
с криминальным миром, поднял доски, а там – кровь! Все просто!»; безусловно –
кадастр: мы изучали то, чего в стране не было в натуре - только голая, но
крепко засевшая в мозги теория (пригодилась!);
посещение ресторанов
следует выделить особым абзацем (туда все – на трамвае, оттуда каждый – на
такси, в качеств оплаты – шуба с барских плеч,). Помнятся походы
в «Малахит» (в простонародье – «Юрист») с расходной «десяткой» в
кармане (включая десерт и девушек!), с обязательной остановкой для разнимания
дерущихся сограждан («ДД» говаривал: вам бы пройти, проехать мимо…так нет –
обязательно взыграет чувство справедливого возмущения (и вот уже обе стороны
дерутся с нашими); «Учиться надо во время семестра!» - обычно упрекали засевших
в читальных залах, возвращающиеся из ресторана. При посягательстве со стороны
на физическое достоинство кого-либо из наших тут же раздавался боевой клич:
«Выходи на честный бой!». И выходили, и защищали…
Были смотры
художественной самодеятельности, в которых присутствовали акробатические этюды
родом из 30-х прошлого века, знойная креолка цвета шоколада (выступление
номинировалось на вылет из института) и лишь редкие полупрофессиональные номера
типа исполнения песни «У деревни Крюково погибает взвод».
Приходили под окна
«божьи невесты» со справками из консультаций о беременности и следами,
подтверждающими о нежелании на них жениться (это уже 100% вылет по решению
«ДД»; ну, не нравилась ему такая любовь; зато были нравы, как гарант создания и
сохранения первичной ячейки общества – по Ф. Энгельсу).
Тогда не были столь
популярными, как в нынешнее время, отказы и жлобство (делились всем!), но
надписи на дверях комнат светились красноречивыми предупреждениями: «Если
хлеба, сигарету – нету!», «Комната занята, дверь не заперта, замка нет, не
сломайте табурет».
Бедный наш последний
декан, который с тоской смотрел на окна общежития (Комсомольская 21-а),
низвергающие на улицу разные (не ценные!) вещи и предметы, и с надеждой шептал:
«я легко вздохну, распрощавшись с этим сплоченным курсом, а с факультетами
справиться будет легче». Мы же, изрядно ощипанные, но непобедимые, ему в спину
пели жалостливую песню: «моя рука к груди прижата, как перебитое крыло…»
Бессовестные!
Все это было, было, было…
И в этой бурной жизни,
уже тесной для иного наполнения, мы изредка умудрялись погрызть гранитный
камушек знаний!
Несмотря ни на что
перечисленное, в конце концов, скольких и каких достойных в профессии Мужей и
Матрон взрастил наш Свердловский Юридический Институт, с которым по положению и
статусу, по кровному родству и любви не сравнятся ни какие новоназванные
Университеты и Академии!
Часть третья
Доброе слово о друзьях – сокурсниках
На протяжении жизни судьба одаривает нас счастьем иметь
друзей. Их статус, положение и участие в нашем бытие, а также влияние на него
строго предопределено. Отношения с ними рельефно выделяются среди множества
знакомств, которые встречаются в пути.
Из детства их остается
немного: два – три и, неоспоримо, они являются частью, по сути,
кровного родства. Дружба с армейскими (а Советская Армия – это значимый и
незабываемый этап) побратимами всегда, как бронепоезд, на запасном пути. Именно
для суровых годин страны сформировалась эта дружба, которая, не приведи
Господь, когда – нибудь отзовется и возобновится. Еще три – четыре человека
становятся близкими в полузрелую пору. В основном это друзья семьи, коллеги,
приближенные по интересам или застольям.
Но есть круг людей (и
это весьма значительный пласт), который сформирован тоже давно, надолго и
прочно, опутан невидимыми нитями памяти – это однокурсники. Что на многие годы
сплотило эту группу: возраст ли, судьбоносные обстоятельства или незабываемые
ситуации – не подается осмыслению. Но, однозначно, это - особенные отношения,
сколотившие отдельную касту посвященных (чуть проще, чем масонская ложа),
вобравшую в себя признаки братства, дружбы и товарищества.
На курсе практиковалась
всеобъемлющая дружба, имеющая нюанс лишь в разной степени соприкосновения
индивидов. На протяжении прошедших 40 лет случайное упоминание о совместных
годах, проведенных в стенах СЮИ, гарантирует, по крайней мере, внимание и
соучастие в решении возникающих проблем.
Повествуя о том, что где
– то в этом качающемся мире есть твои однокурсники и кто – именно, можно долго,
расточительно используя множество предложений и букв, а можно рассказать лишь о
самых близких. Пойдем по второму пути.
Но прежде, конечно,
хотя бы поименно следует назвать тех, с которыми были и, надеюсь, по
– прежнему, остаемся на «короткой ноге» (кроме ушедших навсегда…): Коля Руди,
Вадим Герасимов, Саша Приходько, Равиль Нигматуллин, Володя Гусак, Володя
Азязов, Виктор Архипов, Паша Мельниченко, Сережа Минин, Толик Страшков, Виталий
Шестаков, Гриша Кожевников, Саша Панов, Володя Галочкин, в последние
ностальгические годы – Сережа Регбаум, Валера Завьялов, Витя Ширяев… А еще
много и много других. И каждому имени тоже можно посвятить отдельный
рассказ.
Но есть те, с которыми
был (и есть) связан допустимо близко и именно о них хочу рассказать.
Александр Дмитров (Шуряк).
Этот парень был казацкого роду с зеленых берегов реки Кумы.
В пылу откровенности он иногда проговаривался: «сколько же мой дед красных
порубал!». «Ах, ты из красных!» - подначивали мы. «Нет, я рядовой
коммунист» - ответствовал он.
Мы, конечно, стали близко
общаться с ним уже на первом курсе. Но этот курс, из – за несвоевременной явки
на убору картофеля (вызван был телеграммой и попал в совхоз (колхоз?) с пятой
группой), пришлось снимать с такими же бедолагами квартиру (вторичный дом –
развалюху) на «Синих камнях». На втором курсе досталась общага на
Комсомольской, 23. В комнату попали я, Равиль Нигматуллин, Виктор Архипов
(потом перебрался к землякам Киселеву, Бахтину, Солохину) еще кто - то и, как –
то на удивление вовремя, заехал Шуряк (последующие курсы отъезд на каникулы и
возвращение в институт у него по срокам не совпадали). Мы уже сидели за столом,
отмечали. У Шуряка, как всегда, в руках была канистра со «шмурдяком» (домашнее
крепленое вино, сам топтал!) и различные прикумские вкусняшки. Здесь надо просветить
одну ситуацию: в наши общежития на период сдачи вступительных экзаменов в
учебные заведения города заселялись абитуриенты. В нашей комнате, разместившись
на кровати, предназначенной Шуряку, проживала девушка, поступавшая в
УрГУ и не поступившая. В этот день она была у нас в гостях ближе –
за столом (выпивки и еды на первые дни всегда было с избытком). К середине
приятного застолья, когда девушка по своим надобностям вышла из комнаты, Шуряк
завел такую речь: «Ребята, мужики, хлопцы, казаки – иттить вас неразумных!
Обращаюсь, руководимый только благостными помыслами,: пусть девушка живет у
нас». Ему: «Как так? Мы мужчины, места в комнате нет?»; Он: «пусть живет на
моей кровати, я потеснюсь». Неведомо, что сработало, но против оставления
девушки мы, изрядно уставшие, не возражали. И зря! Это была веселая ночь, а для
Шуряка – еще и радостная. Конечно, далее подобное терпимым быть не могло. Кто –
то заметил, что у девушки ортопедические ботинки (она вышла по делам уже в
домашних тапочках). Тут же призвали Шуряка к совести: «Как ты можешь
использовать беспомощность почти инвалида!?». Вообщем, она съехала…
Шуряка девчонки очень
любили и он отвечал им с удвоенной или даже утроенной взаимностью: на вахте ли,
в библиотеке, в деканате и много еще где у него были единственные и
неповторимые. Такого не любить было невозможно и свое счастье в институте он
мог найти однозначно.
Уже после
государственной практики, приехав из Оренбурга, он поделился: «Все, Бабай –
женюсь. Серьезная любовь и все такое». Это была девушка из комнаты напротив,
чуть наискосок, вправо. Мы тоже к объявлению отнеслись серьезно. До окончания
института оставалось мало времени; супруга Равиля - Татьяна работала в
исполкоме и пообещала устроить официальное оформление брака вне очереди (ей
передали паспорта). Валера Дмитриенко (на курс младше) был избран посаженной
матерью (нужно было перенести невесту из комнаты в комнату на руках,
а он на спор поднимал зубами за угол стол со всем содержимым). Были еще какие –
то встречально - провожальные в новую жизнь атрибуты и приготовления. У подруги
из закрытого города нашлась бутылка вина «Токай»; собрали кое – какие средства
и ради торжества решили приобрести что – нибудь из спиртного, значимое и
соответствующее моменту. В магазин отправили будущего жениха. Спустя время он
вызывает меня в коридор и показывает спортивную сумку, полную дешевого и
крепкого вина со словами: «Ты, главное не кипятись, а прикинь: две бутылки
коньяка на такую толпу или приличное по объему количество иного спиртного. Что
лучше?». Аргументы железные, что спорить… Мероприятие прошло успешно: с
возвращением Шуряка в холостую жизнь и рыданием невесты в своей комнате (с
соответствующими оценками других девчонок о том, какой у нас друг). Утром,
откашлявшись от беломорины, Шуряк молвил: «Бабай, верни паспорт». Так
закончилось его хождение «в семью». Теперь думается: зря и - сложись
все по иному… Отношения еще некоторое время продолжались, но все чаще мне
говорили: «Скажи своему другу, чтобы он не кашлял по ночам за стенками ее комнаты
то с одной, то с другой стороны».
Шуряк хотел и мог
учиться хорошо, но…не любил.
На вопрос: «Что
получил?», всегда искренне возмущался – известно же: железное «уд.»! Во время
сессии после прошедшего экзамена он первым приступал к изучению следующего
предмета. Осилив книжное введение в предмет (лекций у него практически не
бывало), он собирался и уходил: в общежитии не было соответствующих условий (мы
еще гуляли). «Пойду в дендрарий, там под сенью деревьев и под благоухание
цветов учиться – благодать», говорил и вечером возвращался разочарованный: –
«Мужики, разве может что – нибудь полезть в голову, когда мимо тебя туда – сюда
такие девчонки, в таких коротких платьицах!». Потом еще два дня лежал
задумчивый на кровати, покуривая и мечтая. А «прочитанное» так и оставалось в
прежнем объеме - на третьей странице. Потом книга захлопывалась: «все равно не
успею» - и утром он шел на экзамен. Последним из группы. Мы еще сидели на
лавочках возле общежития, отдыхали после трудов праведных, когда из – за гаража
взъерошенный, но все равно кудрявый, выбегал Шуряк с традиционным «трояком»,
размахивал руками (рукава пиджака всегда были короткими) и кричал: «Вы что, еще
не готовы!?». И мы уезжали на Шарташ – отмечать. С собой брали казенные
покрывала, вино и нехитрую закусь. Стаканы на песке стояли неустойчиво и
однажды один упал. «Стоять!» крикнул Шуряк и припал к покрывалу, и втянул в
себя вино, не успевшее впитаться в песок. «Порция не засчитывается, пропало бы
добро, наливайте по новой» - резюмировал он.
Шуряк любил кататься на
горных лыжах, но…не умел (как и на обычных, впрочем, - тоже; на физкультуре на
Шарташе даже девчонки обгоняли его: он стоял, подпершись под спину палками и не
мог выехать на маленький бугорок). Поэтому на всех предъявляемых им фотографиях
был снят в неудобной позе, как правило, головой – в сугроб. И виновата в том,
конечно же, была девушка: она смотрела на него и всем своим видом издевательски
свидетельствовала о его слабых способностях, как
горнолыжника. «Смотрит и смотрит; я поднялся выше, она не отворачивается;
я еще выше – ничего не меняется; тогда я забрался на самый верх, ее не видно –
просто черная точка, но чувствую – смотрит! И тогда я как дал (характерный жест
палками)!»
У нас были ребята,
которые занимались лыжами по – настоящему, имели соответствующую амуницию
(Вадим Герасимов, Виталий Шестаков). Как – то на Новый год Виталий говорит: «Я
уезжаю домой, следите, чтобы Дмитров не поехал кататься – убьется на хер с
похмелья!». Встали поздно: ни лыж, ни лыжного костюма комнате нет.
Уехал! Вышли в коридор: вот они родимые лыжи, сиротливо стоят у дверей женской
комнаты! А внутри Шуряк – «казакует»! На вопрос: «почему он так поступает»,
отвечал: «Жалко!». Он всех жалел.
Более, чем неистребимая
любовь к горным лыжам, других положительных поползновений к спорту у Шуряка не
было.
Его поездка в яростные
стройотряды – особая тема. По возвращении с заработков девчонки водили его по
магазинам и покупали ему вещи первой необходимости, пока по
доброте душевной он не истратил заработанные деньги. А он так и жил:
к весне в ломбард сдавал зимнюю одежду, к осени – наоборот, летнюю.
Неоднократно хотел заложить свой единственный золотой зуб, но до такого
безденежья ситуация не доходила.
Особенные отношения у
него были с изучением немецкого языка.
В Die Zeitung «Neus Leben» (газета ГДР «Новая жизнь»)
политические передовицы печатались переводом из газет «Правда» и «Известия». Мы
этим пользовались: читали якобы собственный перевод с русского текста. Как – то
Марья Петровна Шуряку задала перевести абзац не по порядку, а он продолжал
«шпарить» и переводить последующий за предыдущим «оратором» абзац.
Преподаватель смеялась вместе с нами.
Также в каждом семестре
мы должны были выполнять задания, а именно: рассказать наизусть на немецком
языке подготовленный текст. Шуряк три года (!) рассказывал тему «Мой родной
город». «Mein
Heimatschtadt ist Зеленокумск. Dort habe file Weinwerk»
- начинал по –немецки он. А далее, уже на русском, шло перечисление марок вин и
коньяков, излагались смешные и страшные истории о винзаводах: какой вкусный
остается осадок после коньяка – как мармелад, как рабочие утонули в бочке с
вином и прочие неисчислимые случаи.
«Все» - говорил Дмитров,
«Три» - констатировала Марья Петровна (человек двадцать минут надрывался, хотя
и на русском – за что ставить «неуд»?) Справедливо!
А однажды, на вопрос:
почему у него такой тихий голос, он посетовал, что уже который день на завтрак
у него только пустой кофе (откуда?) и даже без сахара! «Если кончились деньги –
возьмите у меня три рубля» (в ресторан можно было сходить на десять рублей). И
вот уже на перемене Шуряк призывно машет нам от входной двери – в магазин! «За
булочками?» «Ну да, скажите еще: за тортом! За вином!».
А какой он наглаженный и
нарядный ходил с нами разгружать вагоны или на практикум по судебной медицине в
морг на вскрытие!
Потом мы разъехались к
местам назначения. Встречались в 1980 году, на Новый год, много позже - в
Оренбурге и Актюбинске – он уже тогда «пенсионерил». Был еще жив мой земляк из
Кокчетава Слава Грицаев, принимающий активное участи во встрече (вспоминаю
мытье в их бане).
Затем – только общения
по телефону и ожидание встреч…
Когда он ушел в Небо, мы
с Виктором Цодиковичем, примерно, через год собирались у Люды Колгановой, чтобы
почтить его память. Были также наши однокурсники Света Байкова и Толя Чешенко.
В райцентре Сакмара на мусульманском кладбище нашли могилу Равиля Нигматуллина
и поклонились ему тоже. У ворот женщина в белом кемешеке (платке), узнав, что
мы однокурсники и приехали помянуть друзей, умилилась этому и пожелала нам «Ак
жол» - светлого пути.
Уверен, что он был
хорошим профессионалом и квалифицированным следователем. Своей честностью и
порядочностью сполна отдал долг за вложенные в него знания. Наверняка
правдолюбивая черта го характера и привела к недоразумению с руководством, что
послужило причиной преждевременного ухода на пенсию…и из жизни. Помним!
Иван Керн (Ванька, Ванюшка).
Об этом, тоже «отрихтованным» инфарктом и со стендом в
изношенном сердце можно свидетельствовать много разного. Я дружен с его семьей,
особенно с супругой Верой – представительницей рода Деникиных. Наши дочери
ровесницы. Его – младшенькая литературная Анна Керн, моя единственная –
Александра.
Дольше и больше всех
после института мы находились рядом, то сближаясь, то отдаляясь; больше всех
«попили крови» друг другу.
Он появился в институте
в форме милицейского старшины, уже с округленными формами, но еще достаточно
подвижный.
Кода – то он
подрабатывал вахтером в ДК «Урал», и после прекращения трудовых
отношений с очагом культуры в наглую пользовался бесплатным проходом и позволял
эти пользоваться нам. «А, Ваня, здравствуй и проходи» - приветствовала бабушка
на дверях. «Я не один, нас…» и следом за широкой Ваниной спиной в помещение
проникало без преувеличения еще человек 10 – 15!
Он и желудок –
близнецы-братья. Любит и умеет поесть. Просто любо – дорого смотреть:
потребляет еду со всхлипыванием и похрюкиванием, при этом смачно облизывая губы
(иногда – и пальцы).
И все потому, что он
страстный любитель поварить. И блюда действительно можно называть «на любителя»
- столько экспериментально много вкладывается в них различных, зачастую
несовместимых между собой, специй. К его увлечению стоит рассказать случай:
один наш товарищ открыл ресторан с русской национальной кухней и, чтобы
показать свои достижения пригласил на обед многочисленную родню из аула
(населенного пункта). Гости ели и молчали. «Что, вкусно?» - натолкнул гостей
хозяин на нужную мысль. «Исть можно…», резюмировал один из дядьев. Хозяин: «Да
уж, слаще морковки ничего не ели и туда же…» (но в слух ничего не сказал). Так
вот, Ванькино варево «исть можно».
Вот только лучшего
бешбармака, чем из его рук, я не едал даже у казахов! При этом, все причиндалы
к блюду: казы, шужук, карта и другое он изготавливал собственными шаловливыми
ручками.
С ним хорошо
отправляться в путешествия на дальние расстояния на машине – в радио нет
необходимости, потому что он постоянно, как степной акын, поет. Из множества
известных ему песен знает в каждой по одной – две строчки. Зато мотив менять
может и по любому поводу умудряется ретранслировать одну и ту же песню при
разных обстоятельствах: появились на небе тучи – «на границе тучи бродят
хмуро…», подъехали к границе – «на границе тучи…».
Однажды поехали
отдохнуть на природу по приглашению владельца зоны отдыха на базу «Солнечное
ВИП». Из Випа было: до озера – 100 метров; до окраины леса – 200; избушка на
бугре, подставленная всем ветрам; баня вся в щелях; удобства – на улице с
расположением тела в «позе орла» и пикированием снизу откормленных содержимым
ямы комаров, атакующих незащищенные и нежные участки тела. Нас, избалованных
столичными кулинарами, даже и не собирались баловать на базе: пища была
несъедобна и антисанитарна. Спасали базар (рынок) и огородная продукция местных
жителей. О кухаркиных способностях Ивана уже сказано выше и мы не страдали. Он
умудрялся питаться по ночам, в холодке на террасе (для аппетиту), с ловкостью
кота потихоньку открыв и закрыв дверцу холодильника. А утром уведомлял: «Там
осталась только твоя порция…впрочем, можешь поделиться». Якобы он всю ночь
читал и сильно поиздержался калориями.
Он знает великое
множество похабных частушек, песенок, присказок и прибауток – советую ему
издать книжку фольклорного жанра.
Сейчас на пенсии.
Почетный и заслуженный судья в отставке. Специалист по внедрению положений
ювенальной юстиции (т.е. разложению устоев семьи). Заседал, как член, в
республиканских советах и комиссиях судейского сообщества (как в анекдоте про
поручика Ржевского: вы, говорят были членом земского суда?..). Наставник
молодежи. Вот его примерная речь при оглашении: «Именем Республики Казахстан,
бля…приговор, бля…»
Так и не уехал на
фатерлянд (как некоторые наши Коля Руди, Петя Клиппештейн) – все не
складывалось: то семья возражает, то язык надо было хорошо учить в институте. Я
ему говорил: «Туда не пускают тех, у кого руки по локоть в крови. У тебя - по
предплечье! Скольких лиц немецкой национальности ты отправил в места не столь
отдаленные, лишил Германию трудовых ресурсов? Такое не прощается».
Надеюсь,
что одумается и тоже рискнет на переезд ближе к Европе. Может еще свидимся…
Виктор Цодикович, конечно же, самый из
самых…
Об этом писать особенно
трудно - дорог!
Как он сам про себя
говаривал: «Почему я с такой фамилией живу в России, а Гриша с фамилией
Кожевников – на Земле обетованной?».
Отступление.
В институте на
достаточно высоком уровне преподавались иностранные языки. Была соответственно
этому сильная кафедра, возглавляемая бывшим антифашистом и узником концлагеря
Альстером. Во всяком случае, немецкий язык изучался по книге для «Auslender»,
то есть для иностранцев. Мы, выбравшие себе группы для начинающих (при
поступлении мне, например, по условиям экзамена и работы с текстом без словаря,
удалось перевести только Эрнст Тельман и «Аврора» - кто – то сжалился и
подсказал, что желательно бы обратить внимание на кавычки; и тогда стало
понятно, что речь идет о легендарном революционном крейсере – далее последовал
перевод – фантазия), на занятиях внимательно следили за двумя понимающими (по –
русски с нами не общались) и если они открывали тетради – мы
повторяли. Увы, ни разу такие ухищрения не уберегли от «неудов» (как и ношение
за преподавателем граммофона с пластинками), что автоматически означало
экзекуцию, то есть – отработку.
И на первой же отработке
в аудиторию с наброшенной как шарманка дерматиновой сине – красной сумкой и
жалостливой песней «Друзья, купите папиросы…» появился он. И это не могло не
привлечь: неунывающий и креативный парень. Потом все отработки были нашими. А
дружба началась с конкретной подставы: он из 18 группы, я – из 1 и у них урок
раньше. Он, получив свою «пару», советовал преподавателю спросить и меня (зная,
что мы вместе всю ночь играли в карты). Я же на предыдущем занятии с трудом
добывший «трояк», был беззаботен и не ожидал подвоха. А тут по такой схеме: к
доске - два – отработка! У него было на сей счет железное логическое
объяснение: «сам подтянешь немецкий и мне не будет одному скучно». Чтобы
уверить учителя в своей искренней любви к предмету, мы брали томик стихов Гете
(которые даже прочесть толком не умели, не то, чтобы – понять) и возвращали его
с чувством полного удовлетворения, чем заслуживали высочайшее поощрение в виде
постановки в пример другим. Справедливости ради следует сказать, что такими
темпами обучения мы дошли до участия в городском конкурсе и спустя много лет
волны памяти вынесли накопленные знания для общения с гражданами дальнего
зарубежья.
Вообщем, дружба
завязалась!
Их комната (кажется, 510
или 514) была одной из общего этажного карточного вертепа. Мы играли в «тыщу» и
«преферанс» («кинг», по – моему, женская игра). В других комнатах резались в
«очко» и «буру» на деньги. Мы играли на интерес: проигравшие должны были за
шнур по бетонному полу коридора протащить пустой чайник. В 2 – 3 часа ночи!
Естественно, что следом открывались двери комнат и «транспортировщики»
награждались напутствиями и пенделями от не ко времени проснувшихся лиц.
Вместе с ним в комнате
проживал интересный контингент:
Юрик, из молодых,
разбуженный заспорившими игроками, способный в любое время суток ответить на
любой каверзный вопрос относительно исторических личностей, дат и событий (к
концу учебы от общения со старшими память значительно притупилась);
Славик, у которого было
самое большое количество бабин с магнитными пленками, на которых были записаны
исполнители зарубежной эстрады; этот тоже, не урочно разбуженный, не ворча и не
огрызаясь, варил суп из пакетиков по имени «скорая помощь» из макаронных
звездочек (участия в карточных баталиях не принимал);
Гриша, обменявший
обучение в консерватории на будущую трудную и опасную службу, основатель и
вдохновитель «Эльфов» («…горит зеленый свет – пора прощаться…»), «забывший» в
такси полушубок (спешил к друзьям) и ожидавший от мамы привоза своего старого
пальто (по его версии для мамы: чтобы помочь особо нуждающимся).
Именно на дверях их
комнаты было вывешено предупреждение: «Если: хлеба, сигарету – нету!».
Мы с ним участвовали
практически во всех значимых институтских проектах (кроме учебных и научных,
что – естественно).
Оба, немузыкально
одаренные, были костяком группы студенческого театра эстрадных миниатюр. При
этом Цодикович в театре был и примой и второй одновременно (талантливый, гад!).
В его знаменитом исполнении «Баня» М. Зощенко, наверняка, еще долго после
окончания института служила его визитной карточкой в компаниях (а за какие еще
заслуги его в них принимали?) и подкармливала (в компаниях пьют и едят, как
правило). Помнится: «А дырка в подштанниках игде?..А тута - вот она!».
Занимались с нами бестолочами настоящие профессионалы своего дела
Эдуард Вериго и Максим Басок (где видано, чтобы с безголосыми исполнителями
оперных партий и не попавшими даже в институтский хор тратил свое драгоценное
время преподаватель консерватории (!), а надрывался над раскрытием актерского
мастерства дипломат и лауреат всевозможных всесоюзных конкурсов, востребованный
кино - и театральной индустрией сценарист и настоящий поэт?!).
Кроме морального
удовлетворения в виде общения с театральной и студенческой общественностью,
СТЭМ приносил также реальные материальные плоды: с Вериго мы объезжали
предприятия близ лежащих городов и выступали перед пролетариатом: «А теперь –
студенческий юмор!». За выступление нам платили по 10 рублей (стипендия
составляла 55 полновесных единиц номиналом в рубль). А он еще внедрился в
музыкальную банду «Эльфы», с которой уже в те времена подрабатывал на
торжествах.
Не по сермяжно -
рязанскому наитию, а руководствуясь зовом самострахования, мы более
интересовались тем, что не было близко связано с учебным процессом, но при этом
не умаляло бы нашу значимость перед профессорско – преподавательским составом.
По этой разумной причине и было обращено внимание на турклуб «Аврора» (о судьбе
группы Дятлова не задумывались), с предположением, что уж это поприще точно
принесет определенную «выгоду». Достаточно упомянуть, что членом клуба был член
– корреспондент С. С. Алексеев (естественно, что следом в клуб вступили и
другие менее именитые ученые). Мы в клубе были не на последних ролях.
Помнится пельменная на
Малышева «Шайба». По дороге от нее к зданию института отступать и сворачивать
было некуда: по бокам дома, сзади – стадион. И когда в «Шайбу» направлялся
декан Кайгородов («Кайкл») ловить прогульщиков, вперед выставляли меня –
«Отвлеки». Остановишься, поздороваешься и обсуждаешь дела и перспективы клуба.
А в это время, подняв воротники пиджаков, «незаметно» для декана шмыгают
любители пельменей.
Во время проверок в
общежитий между Цодиковичем и Кайгородовым завязывались примерно такие диалоги:
«Витя, ты почему не на занятиях и в неурочное время пьешь пиво?» - «Ну,
во-первых, помните какие сложные проблемы были вчера при переходе через
перевал? Так вот, я устал. Во-вторых, я не пью пиво, а мою посуду, так как в
общежитии нет воды» - «А почему все антресоли заполнены пустыми бутылками, ты
что – выпиваешь?» - «Бутылки не мои и, несмотря на постоянное желание, я не
имею физической возможности выпить такое количество спиртного.» Пока шли
разговоры, прогульщики по – тихому сматывались в аудитории.
В целом турклуб позволил
нам побывать почти на всех турбазах, в домах рыбаков и охотников, где отдыхали
бесплатно; подарил сплавы по рекам (Чусовая) и показал красоту Среднего и
Северного Урала; дал возможность отрабатывать летний трудовой семестр
инструкторам на сплавах, вознаграждая общением с интереснейшими людьми; и кроме
того - грести веслами по стремнинам и перекатам, разводить под проливным дождем
огонь и готовить из малопригодных продуктов приемлемую для употребления пищу
(каша «Сливянка»), спать на снегу, дегустировать водку с сахаром, развлекая
самих себя и окружающих кричать под гитары песни («Семечки») и много еще чего
хорошего.
Слава Богу, с Виктором
мы продолжаем жить и дружить!
Конечно, во время учебы
нас окружали и «боевые» подруги. Но это уже тема другого повествования.
Это не обо всех друзьях
– однокурсниках. И далеко не все. За пределами текста осталось еще много
интересного. Может кто – нибудь и что – нибудь еще вспомнит о нашем
студенческом житье – бытье и поделится?..
Часть четвертая.
Об
однокурсницах без претензий на полноту,
всесторонность и объективность
В Свердловске (не в Ебурге!) среди студенчества бытовало
мнение, что мол «в УПИ Иванушка Дурачок – самый умный парень, а в СЮИ Баба Яга
–самая красивая девушка». Что касается УПИ – спорить не буду.
Относительно ситуации в
СЮИ – считаю мнение опрометчивым, несправедливым и обидным. Во всяком случае,
наши девчонки разошлись по семьям, как «горячие пирожки»; оказались
востребованными и нужными для формирования крепких и счастливых первичных ячеек
общества; явили миру столь необходимое во времена демографического коллапса в
стране многочисленное, более совершенное, чем мы, потомство; во всей красе проявили
себя наравне с «сильным полом» на профессиональном поприще…
Иначе откуда ж тогда
нарисовались в ведомствах и на предприятиях милые и добрые, очаровательные и
умные судьи, прокуроры, следователи, адвокаты, консультанты и советники – и все
в юбках!? И кому посвящены самые искренние и душевные панегирики на праздничных
корпоративах, во славу кого слагают стихи и поются песни!? Перед кем, в конце
концов, «выпендривались» мы!?
Утверждаю, что все это
прекрасное про них, про девчонок нашего СЮИ. Про дочерей и сестер, состоявшихся
жен и матерей!
Чтобы решиться
рассказать о девчонках нашего курса, нужно быть смелым и осторожным. Тема
весьма щекотливая и опасная… О себе у них информация более «правдивая»: серое –
раскрашено, неприглядное – сглажено, интимное – утаено…
Конечно, цель, раскрыть
какую - нибудь сермяжную правду, не стоит. Простой короткий рассказ,
практически обезличенный - для воссоздания, прежде всего, картины о
среде нашего обитания.
Ну, что же – поехали.
Схематично и хаотично. В связи с чредой прошедших (как срока Моисея) сорока
лет, попробуем восстановить память по бережно хранимым в альбоме фотографиям…
На женском этаже было
тепло, уютно и сытно (знаем – живали).
И вот в какой обстановке
закалялись будущие домохозяйки:
Во-первых, они убеждались
в том, что все мужики – чревоугодники. Это утверждение базировалось на
объективном факторе, обусловленном наличием общей кухни, с печи которой с
завидной периодичностью исчезало варево (попытки приготовления в комнате на
электроплитке провоцировало появление голодных гостей, заглядывающих на запахи
«по делу»). В этой же плоскости можно расценить появление в женской комнате во
внеурочное время бессовестных знакомцев, приводящих с собой еще и своих
знакомцев или наглых диких животных с непременной просьбой выделить что –
нибудь из съестного на прокорм либо угостить чашечкой кофе (предъявляемый
минимум – сигарета).
Во-вторых, ежедневно
находились подтверждения тому, что мужики – эгоисты: могли не заморачиваться
восхождением на свой этаж, а примоститься в женских кабинках и там вздремнуть;
придумывали установление платы (в основном – алкогольной или продуктовой) за
прохождение на женский этаж женихов либо других соискателей; по своему
расписанию и режиму практиковали распевание, в том числе и похабных, пьяных
рулад, мешая самозанятиям и подготовке учебных планов (беруши в те времена
практически не использовались – только подушки).
Любое, мало – мальски
значимое событие в мире и его окрестностях непременно подлежало закреплению в
формате застолья причастных к нему.
Это моги быть
происшествия вселенского масштаба либо случаи, которые полагалось отмечать в
пределах общежитской кельи. Масштабные мероприятия (Новый год, общественное
распределение, окончание сессии, пропажа урожая или падение овец где – нибудь в
«Гондурасе» и т. п.) были суетливы, проводились бурно и весело,
характеризовались брожением люда по этажам и хождением по комнатам. В этом
таилась, гнетущая умы трезвых и здравомыслящих стяжателей знаний, опасность,
так как происходили нежелательные контакты между «энергичными» субъектами,
разгоряченными как спиртными напитками, так и возбуждающей информацией.
Конечно, не возникало конфликтов, подобных Троянской войне из – за Елены, но
девчонки всегда были первопричиной недоразумений.
К примеру, некто
оказывал знаки внимания даме, как ему казалось – в весьма галантной форме.
После отказа соответствовать столь располагающему к флирту предложению
следовало изречение: «Имярек не такой мужчина, чтобы бабы его от груди
отталкивали». Естественно такие слова воспринимались, как обида, об этом
узнавал воздыхатель дамы и закручивалась интрига: «защитник» и «обидчик» искали
друг друга по коридорам, и находили, и происходило выяснение отношений, и утром
– вынужденное перемирие.
Или: при почти
аналогичных обстоятельствах, за исключением того, что слова заменялись якобы
физическим воздействием в виде толчка (в коридорах все пошатываются из – за чего
подталкиваются) и в результате - защита чести и достоинства, то есть
очередная «битва». Дама ночью уезжает домой («помаши рукой мне, рукой; той,
которую я люблю…»); мужики ночуют некоторое время с табуретками в руках и потом
тоже уезжают на практику изрядно деформированными. Было ли что или не было чего
– разобраться уже совершенно невозможно, «виновница» исчезла и событие
доказательству не подлежит.
Внутрикомнатные
мероприятия проходили значительно спокойней и без членовредительства. Парень с
девушкой могли часам сидеть визави, изредка вскидывая головы, произнося,
например, «Витюня…» - «Галюня…» и вновь роняя головы на стол, не в силах
выразить речью глубину нахлынувших на них чувств.
Весьма бурная и
насыщенная жизнь происходила за пределами общежития, института и города – на
турбазах, в домах отдыха для трудящихся. Такие вылазки порой заканчивались
позорным принудительным выдворением за пределы зоны отдыха из – за недостойного
(слишком шумного) поведения.
А еще нас иногда
окружали «подруги» с других курсов. Особенно их «численность» значительно
возросла после открытия, так называемого «посудо – хозяйственного», факультета.
Как всем известно, на первом курсе необходимо было сдать минимум по
туристическим навыкам (современные ОБЖ) – сходить в поход. Как людям уже
авторитетным и снискавшим известность на этом поприще, моему однокурснику,
корифею турклуба «Аврора» (чего таиться – Цодиковичу Виктору) и мне, то есть
особам, приближенным в связи с этими привилегиями к декану было поручено взять
на себя заботу о девичьих группах (тут же к нам небескорыстно примкнул
Дмитриенко Валера по прозвищу «Промокашка»). Другие группы в походы уводили
более серьезные, но менее занятые инструкторы, такие как – Сережа Дерендяев и
другие. Поскольку очередная предшествующая походу ночь была по
очередному веселой – мы с трудом добирались до ж/д вокзала и садились в
электричку (перегар в этом случае – не показатель усталости, дрожали все
члены). На станции назначения мы обычно показывали виднеющуюся в дали гору
(например, «Волчиха»), собирали у старост зачетки, расписывались в них и
говорили: «Желающие могут идти в гору, усталые – с нами обратно в электричку»
(сознательные шли в поход, хорошенькие – возвращались с нами в город). В
электричке, в знак благодарности нас ожидали бутерброды и горячий кофе из
термоса от еще не забывших домашнюю кухню первокурсниц. Потом мы еще
многократно, пользуясь служебным положением (уже потерявшим свою силу, о чем мы
особо не распространялись), ходили «подъедаться» на Комсомольскую 23, где
располагался факультет.
Были с других курсов и
другие, близкие нам по духу и образу жизни, знакомки. С ними мы были именно
друзьями. Обычно они приходили в нашу комнату «перекурить»; иногда бывало какое
– то вино; из съестного никогда ничего не было и поживиться было нечем. Эти
отношения и сейчас позволяют нам прямо смотреть в глаза смотреть друг другу и
родственникам. При этом у других наших собратьев к ним были серьезные
намерения, кое – какие из которых пришли к финишу с брачными печатями.
Следует признать,
девчонки, что одно нас сейчас объединяет бесспорно: с обеих сторон нас
становится все меньше и меньше…
«Третий тайм мы уже
отыграли» и доигрываем четвертый. Дай Бог нам выйти на поле, хотя бы в пятом и
шестом таймах!
Все свое отношение к вам
можно выразить одним словом: «Скучаем!».
П. С. Действительность
оказалась еще ужаснее, чем предполагалось: повествовать, не затрагивая чьих –
либо личных интересов и тонкую чувствительную девичью натуру, не приоткрывая
завесы интимных тайн и секретов – невозможно! Поэтому описание нашей мужицкой
среды и условий, в которых нам пришлось прожить четыре счастливых года
получается недушевным и грустным, скучным и неоткровенным.
А над фотографиями
остается только вздыхать (девчонки могут и всплакнуть) ибо, как источник
информации, они оказываются бесценны и…бесполезны.
